Конец эры - Страница 23

— Это ситуация морального выбора, — сказал я, качая головой.

Кликс нахмурился.

— А ты ненавидишь делать моральный выбор.

— «Ненавижу» — слишком сильно сказано…

— У тебя нет позиции ни по поводу абортов, ни по смертной казни. Блин, да ты даже не голосовал… сколько? Двадцать лет?

Я ненавидел звук его голоса. Я легко полемизировал с ним в печати, тратя часы на подбор верных слов, но при встречах лицом к лицу он мог бегать вокруг меня кругами — я не успевал реагировать.

— Но не в нашей компетенции принимать такие решения, — сказал я.

— Я чувствую себя вполне компетентным, — Кликс широко улыбнулся, но улыбка тут же стала покровительственной. — Брэнди, отказ принимать решение — это само по себе решение.

Он читал мой дневник, — подумал я, но тут же отбросил эту мысль. Он был защищён паролем на моём палмтопе, и я в двадцать раз лучший программист, чем Кликс. Хотя он, несомненно, видел, как я что-то пишу на палмтопе, получить доступ к файлу он никак не мог. И всё же эти слова, эти жестокие слова…

Отказ принимать решение — это само по себе решение.

Эти слова сказал мне доктор Шрёдер, когда я говорил с ним об отце.

Отказ принимать решение…

— Это не то решение, которое мне хотелось бы принимать, — сказал я, наконец. В голове всё плыло.

Кликс пожал плечами, потом снова устроился поудобнее на своей кушетке.

— В жизни приходится делать не только то, что хочется. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Мне жаль, Брэнди, но этот моральный выбор придётся сделать нам с тобой.

— Но…

— Никаких но. Только нам с тобой.

Я собрался было возразить снова, но тут, за 65 миллионов лет до возникновения Свидетелей Иеговы, компании «Эйвон» и шумных соседей, раздался стук в дверь.

Обратный отсчёт: 14

Мы знаем точно лишь когда знаем мало; чем больше знаем, тем больше сомневаемся.

Иоганн Вольфганг фон Гёте, немецкий драматург (1749–1832)

Кликс вскочил со своей кушетки, пересёк полукруглое помещение и подскочил к двери номер один. Он открыл её, спустился по короткому пандусу и выглянул в маленькое окошко в наружной двери. Я последовал за ним и заглянул в окошко через его плечо. За дверью был крутой склон кратерного вала, на кромке которого приплясывал зелёный троодон. Он дёргался, как мексиканский прыгающий боб, пытаясь удержаться на неровном склоне.

Кликс открыл внешнюю дверь и взглянул на животное.

— Чего вы хотите?

Рептилия молчала где-то с полминуты. Наконец, она издала серию низких скрежещущих звуков — словно рвали лист гофрокартона. Кликс обернулся ко мне.

— По-моему, этот не умеет говорить.

Я поскрёб бороду.

— Что он тогда здесь делает?

Звуки разрываемого картона стали тише и мягче. Наконец, из пасти рептилии послышалась английская речь.

— Ничего, чувак, — сказала она, только звучало это больше похоже на «Ничо, чуак».

Я улыбнулся.

— Неудивительно, что он малость тормозной, Кликс, — сказал я. — Этот, похоже, учился языку у тебя. — Я повернулся к троодону. — Здоро́во, чувак! День-ё!

Троодон словно в раздумье уставился в землю.

— Солнце встало, и мне хочется домой, — сказал он, наконец.

Я расхохотался.

— Ваши отходы выведены? — спросил он. — Ваши тела очищены?

— Да, — осторожно подтвердил я.

— Тогда теперь мы должны говорить.

— Хорошо, — сказал я.

— Я войду? — спросил троодон.

— Нет, — сказал я. — Мы выйдем.

Троодон поднял чешуйчатую руку.

— Позже.

И в мгновение ока исчез, скатившись по склону. Я вышел на порог и огляделся. Солнце перевалило за полдень. Ослепительно яркое посреди безоблачного неба, оно начало клониться к западному горизонту. Прямо над головой я увидел трио великолепных медно-красных птерозавров, лениво взмывающих и падающих в потоках горячего воздуха. Я сделал ещё один гигантский первый шаг наружу и съехал по кратерному валу на грязевую равнину. Кликс, последовал за мной, сжимая слоновье ружьё.

Трое троодонов стояли примерно в тридцати метрах от вала. Как только мы спустились, они неожиданно прытко кинулись к нам; их длинные ноги пожирали расстояние почти незаметно. В движении их изогнутые шеи ходили вперёд-назад, как у голубей, но, поскольку у динозавров шеи значительно длиннее, то выглядело это элегантно, а не комично. Длинные жёсткие хвосты, торчащие прямо из худых бёдер, на ходу подскакивали вверх-вниз. Потом троодоны разом остановились — без всякого предварительного торможения, их последний шаг ничем не отличался от предпоследнего. Они просто встали, как вкопанные, метрах в трёх от нас.

Троодон с ромбовидным пятном на морде — тот, что разговаривал как я — и в этот раз взял все переговоры на себя.

— У нас есть к вам вопросы, — сказал он.

— О чём? — спросил я.

— О Марсе, — ответил Ромбик. Я смотрел в его огромные жёлтые глаза с пульсирующим зрачком, гипнотически прекрасные. — Я снова спрашиваю о Марсе в будущем.

Я покачал головой, отводя глаза от его взгляда.

— А я снова отвечаю — я там не бывал.

Ромбика мой ответ не удовлетворил.

— Но если вы сгибаете время, вы, несомненно, умеете сгибать пространство. И даже если вы не жнёте, — двойное мигание глаз — не гнёте, у вас должны быть увеличительные оптические приборы, через которые можно многое узнать о нашем доме.

Я посмотрел на Кликса. Он пожал плечами.

— Всё, что вы говорите, конечно же, правда, — начал я. — Но не зная, на что похож Марс сейчас, в мезозое, мы не сможем хорошо описать, как он изменился — если изменился — в нашем времени. Вам понятно, в чём наша трудность?